Пауки и мухи – Игра Паук и мухи - играть онлайн бесплатно

Содержание

Читать онлайн «Пауки и мухи» автора Биой Касарес Адольфо — RuLit

Адольфо Биой Касарес.

Пауки и мухи

Они поженились по любви. Рауль Хихена был уверен, что самое надежное место в мире – родительский дом, но Андреа, его жена, сказала: чтобы навсегда сберечь их любовь, надо жить одним. Он не хотел ей перечить и решил уехать из родной провинции, устраиваться на свой страх и риск. Через одного родственника, связанного с виноторговлей, ему удалось стать посредником по продаже вин; он забрал из банка все сбережения и вместе с женой отправился в Буэнос-Айрес. Там Рауль задумал сразу же купить дом – отчасти чтобы порадовать жену, а отчасти чтобы со смыслом поместить капитал: в те времена считалось, что деньги, ушедшие на оплату квартир и пансионов, пропадают впустую. Они никого не знали, открывали для себя огромный город, были молоды и влюблены; о поисках дома они вспоминали с удовольствием. В районе Рамос-Мехия они нашли старый каретный сарай, который легко можно было бы превратить в удобное жилище; сарай прежде принадлежал какому-то поместью и продавался вместе с маленьким садом, где росло апельсиновое дерево, удивительно нарядное, в ту пору сплошь покрытое цветами. Восемь дней они толковали о каретном сарае, о том, как перестроят его, как там поселятся; за него просили дорого, но Рауль уже готов был согласиться, когда им предложили большой заброшенный дом на улице Крамер, в двух шагах от станции Колехьялес, на условиях, которые показались ему весьма соблазнительными.

В конце концов дом перевесил, ибо его явные недостатки таили в себе столь же неоспоримые достоинства. Вид на железнодорожные пути отнюдь не радовал глаз, все время слышался грохот поездов, даже полы дрожали – к этому предстояло привыкнуть; однако эти неудобства, если рассматривать их беспристрастно, словно несли в себе шифрованное послание, сообщавшее покупателю о важной истине: дорога в центр и обратно для вас не составит труда. Запущенность дома тоже оборачивалась выгодной стороной: несомненно, что цена за изрядный участок земли, лежащий в прекрасном районе столицы, окажется вполне умеренной.

Андреа позволила себя убедить; она больше не вспоминала о каретном сарае, думала только, как привести в порядок огромный дом.

– Мы отделаем лишь часть здания, – объясняла она, – но эту часть изменим полностью. Там не останется ни следа от прежних обитателей. Поди знай, какие флюиды веют в доме.

Хотя они устроились в трех комнатах, а остальные закрыли, денег ушло немало. Жилые комнаты получились очень милыми, но само существование других – пустых и закрытых – удручало молодую женщину. Рауль и тут нашел выход.

– Я понимаю твое состояние, – сказал он. – Мы точно живем в доме, полном привидений. Я придумал, что надо сделать. Давай на какое-то время сдадим эти комнаты жильцам. Главное, что в доме больше не будет пустых помещений, к тому же мы восполним затраты.

Они перенесли свои вещи наверх, а низ решили сдавать. Андреа смирилась. Они уже не будут одни, но жить вместе с чужими, случайными людьми – совсем не то, что жить с родственниками, которые считают себя вправе руководить и высказывать свое мнение по любому поводу. Следуя непрерывным указаниям мужа, Андреа вела хозяйство очень экономно. Вскоре они стали получать изрядную прибыль. Дело было не только в предприимчивости и аккуратности Рауля; Андреа восхитительно обставила комнаты, оказалась удивительной хозяйкой и кухаркой и – что, пожалуй, самое главное – отличалась редким обаянием; мягкая, молодая, красивая, она пленяла всех; характер у нее был ровный, она никогда не жаловалась, только иной раз упрекала мужа:

– Ты слишком надолго оставляешь меня одну. Когда Рауль выполнит обещание и бросит виноторговлю, им не придется больше разлучаться по вечерам. Хотя особой нужды в комиссионных не было – пансион приносил неплохой доход, – Раулю было жаль отказываться от них, потому что деньги так и плыли к нему в руки. Пытаясь убедить жену, он объяснял: «Это заработок, достающийся без труда». Здесь он кривил душой, ибо по вечерам возвращался мертвый от усталости, падал в постель рядом с женой и мгновенно засыпал. Не будем считать его человеком, накликающим на себя беду; несомненно, он был счастлив.

Первым жильцом оказался Атилио Галимберти, «наш галантный Галимберти», как метко называл его другой постоялец, по фамилии Хертц. Довольно молодой, приятной наружности, Галимберти работал в магазине, дважды в неделю играл в теннис, судя по всему, имел немалый вес в профсоюзе и пользовался в квартале славой донжуана («Это настоящий дамский лев», – иронизировал Хертц). Андреа не могла простить Галимберти, что, украшая комнату фотографиями своих поклонниц, он перепортил стены гвоздями.

Виновный по этому поводу замечал:

– Все женщины одинаковы. Хозяйке обидно, что нет ее фотографий.

Рауль, со своей стороны, предупреждал ее:

– Не позволяй ни жильцам, ни кому-либо другому взять над тобой верх. Этот мир делится на пауков и мух. Постараемся же быть пауками, а не мухами.

– Какой ужас! – восклицала Андреа.

Вскоре в пансионе появился доктор Мансилья, широкоплечий человек с темной кожей и обвислыми усами, типичный креол с виду; он заявлял, что он врач – прежде занимался траволечением, – и решительно отрицал тезис о том, что атом – предел всему. Его девизом было «Всегда можно сделать еще один шаг», и потому он ежедневно садился на поезд и отправлялся в Турдеру, где брал уроки у йога, гадавшего на картах, толковавшего сны и предсказывавшего будущее.

www.rulit.me

Пауки и мухи читать онлайн, Касарес Адольфо Биой

Виновный по этому поводу замечал:

– Все женщины одинаковы. Хозяйке обидно, что нет ее фотографий.

Рауль, со своей стороны, предупреждал ее:

– Какой ужас! – восклицала Андреа.

Были еще жильцы, которые быстро сменяли друг друга и заслужили у постоянных обитателей прозвание перелетных ласточек.

Холодным сентябрьским утром в доме появилась сеньорита Элена Якоба Криг в сопровождении пуделька; она восседала в кресле на колесах, которое толкал какой-то юнец. Не позвонив, юнец ввез кресло в прихожую, повернулся и ушел, бросив дверь открытой. Больше его в квартале никогда не видели. У сеньориты были светлые волосы, голубые странные, тесно посаженные глаза, розовая кожа, большой слюнявый рот: красные губы все время двигались, приоткрывая неровные зубы; голландка по национальности, разбитая параличом, лет шестидесяти с лишком, она зарабатывала на жизнь переводами.

Рауль был вынужден обратиться к Элене Якобе Криг со следующими словами:

– Мне неприятно отказывать вам, сеньорита, но, согласитесь, я отвечаю за порядок в доме, а собака – животное негигиеничное и портит имущество.

– Если вы имеете в виду Хосефину, – ответила сеньорита Криг, – то вы ошибаетесь. Вам не придется жаловаться. Чтобы успокоить вас, я сейчас проделаю опыт.

Она посмотрела на собачку Хосефину. Почти тотчас животное встало на задние лапки и весело прошагало за дверь; потом вернулось.

– Как вы этого добились? – восхищенно спросил Рауль.

Элена Якоба обратила к нему свои тесно посаженные глаза, такие твердые и в то же время нежные, и улыбнулась слюнявым ртом. Помолчав, она ответила:

– Терпением. Поверите ли, поначалу собачка меня не любила. Поначалу никто меня не любит. Но постепенно я сумела покорить ее сердце. Ты что-то нашла во мне, верно, Хосефина?

Рауль быстро прикинул, что неприятно отказывать в приюте парализованной старухе, а с другой стороны, если он примет ее, хлопот у него значительно прибавится. Он отвел для новых жильцов комнату внизу, установив за нее особую плату.

Если я не ошибаюсь, появление супругов Хертц совпало с первыми снами Рауля. Об этой паре, жившей за углом – договорившись с Раулем и Андреа, они стали обедать и ужинать в пансионе, – судили по-разному. Для иных старый Хертц, раздражительный и ироничный, гордый местом кассира в кондитерской на улице Кабильдо, был не просто жертвой – он как бы олицетворял мужа-неудачника. Разумеется, Магдалена Хертц была для него слишком молода. Хорошенькая, внешне очень опрятная, она чуралась домашних дел: не стирала белье, стелила кровати раз в неделю, заставляла мужа – пока они не обратились к Хихене – завтракать, обедать и ужинать в молочной. Целыми днями она простаивала у дверей дома, скрестив руки (казалось, руки ее уже и не распрямлялись), и рассеянно глядела на прохожих своими огромными глазами; но, как я сказал, были и другие мнения: иные называли мужа типичным старым бесстыдником, обольстившим почти несовершеннолетнюю девушку и вовлекшим ее в брак.

– Неплохо устроился, – замечал Галимберти. – У этого сластены-кондитера всегда под рукой молоденькая курочка, а он еще плачется на судьбу в Немецком клубе.

Со временем пансионный мирок стал походить на большую семью, но Андреа совсем напрасно боялась за свое счастье: их любви ничто не грозило, по крайней мере вплоть до того момента, как Рауль безо всякой тому причины начал видеть сны. Он вовсе не собирался придавать значения снам, но они упорно повторялись, словно предупреждения, исходящие извне; странные, настойчивые, они слетали из неведомых сфер, и человек менее сильный не преминул бы увидеть в них откровение. По правде сказать, даже Рауль в конце концов стал сомневаться. Он старался, чтобы Андреа ничего не замечала, но как скрыть притворство? Рауль следил за ней, пытаясь застичь врасплох. В течение дня поведение жены доказывало, что она безупречна и предана ему всем сердцем; ночью, в снах, Андреа рисовалась совсем иной; просыпаясь, он порой смотрел на нее как бы со стороны и шептал: «Спит, точно обманщица».

Чтобы не уходить из дому, Рауль серьезно подумывал отказаться от торговых дел. Он проводил в городе вечер за вечером и возвращался в плохом настроении …

knigogid.ru

Book: Пауки и мухи

Виновный по этому поводу замечал:

– Все женщины одинаковы. Хозяйке обидно, что нет ее фотографий.

Рауль, со своей стороны, предупреждал ее:

– Какой ужас! – восклицала Андреа.

Рауль был вынужден обратиться к Элене Якобе Криг со следующими словами:

– Как вы этого добились? – восхищенно спросил Рауль.

Чтобы не уходить из дому, Рауль серьезно подумывал отказаться от торговых дел. Он проводил в городе вечер за вечером и возвращался в плохом настроении, придирчивый, сердитый. Теперь он почти никогда не бывал ласков с женой, а если это и случалось, – как, например, в тот вечер, когда он застал ее вдвоем с Галимберти за починкой лампы, – голос его звучал фальшиво. Через несколько дней произошла первая неприятность. Возвращаясь из магазина, Андреа проходила мимо дома Хертцев и увидела у дверей Магдалену. Они немного поговорили, и Андреа, против своего обыкновения, вдруг разоткровенничалась.

– Не могу понять, отчего он изменился, – говорила она, – но он стал совсем иным.

– Вы знаете его – как вам кажется, он способен увлечься другой женщиной? – с интересом спросила Магдалена.

– Почему ж нет?

– Вы правы. Я бы и не подумала. Какая я глупая, – отозвалась Магдалена, отводя глаза.

– Иногда кажется, что он вот-вот все мне расскажет, но тут он замолкает, словно не решается. Бог весть что с ним случилось, но его будто подменили. Я ему противна: жалея меня, бедняжка по доброте душевной пытается это скрыть, но напрасно.

Как раз в эту минуту появился Рауль. Он едва поздоровался с Магдаленой и, грубо схватив жену за руку, потащил за собой. Они шли молча; наконец Рауль проговорил приглушенно и злобно:

– Сейчас не время сплетничать среди улицы с соседкой, пользующейся сомнительной славой.

Андреа промолчала; ее взгляд был полон недоумения и печали.

Без сомнения, Рауль изменился и сам это чувствовал. Он ездил по делам, думая о жене – о той, какой ночь за ночью она являлась ему в снах. Порой ему хотелось убежать, никогда больше ее не видеть, забыть о ней; порой он обдумывал грозные кары и представлял, правда через силу, как бьет ее по щекам, даже убивает.

Однажды в парикмахерской, листая журналы, он наткнулся на слова: «Сильнее всего грызут нас заботы, которые таишь в себе». Из робости он не вырезал эту фразу, но был уверен, что запомнил ее дословно. И вдруг в нем затеплилась надежда. Он подумал, что если поделится с кем-нибудь своим горем, то сумеет найти выход; но с кем? В Буэнос-Айресе, как оказалось, у него было много клиентов – но не друзей. Самыми близкими были, пожалуй, жильцы пансиона. Хотя ему претило обсуждать с ними поведение жены, он начал прикидывать, с кем можно посоветоваться. Галимберти не станет вникать в суть дела, а сразу примется отыскивать в нем слабые и комичные стороны, чтобы потом высмеять Рауля за его спиной. Старуха Элена Якоба Криг – но кому же приятно делиться секретами со столь мерзким существом? И потом, он не раз подмечал, что она глядит на него, словно угадывая его несчастья, словно радуясь им. Просить совета у Хертца нелепо – этот человек не способен навести порядок в собственном доме. Лучше уж обратиться к Магдалене. Говоря о ней с другими, он без колебаний осуждал ее как должно, но в душе она ему нравилась. Однако из верности жене он решил ничего ей не говорить. И наконец, оставался Мансилья, тоже не внушавший ему доверия: Рауля смущало поведение этого человека, бросившего медицину ради оккультных наук, ради неведомых, темных тайн.

Но тут случилась новая размолвка. Когда однажды он собирался в город, Андреа, бледная и дрожащая, еле выговаривая слова, спросила:

– Почему бы нам не поговорить?

– Прекрасно. Давай поговорим, – ответил Рауль саркастическим тоном и прикрыл глаза, дабы показать, что он – само терпение.

Тем временем он думал о том, что его положение крайне шатко. Как объяснить, не рискуя предстать перед женой полным кретином, что все его обвинения и доказательства основываются лишь на снах? Ему страстно захотелось броситься к жене, сжать ее в объятиях и умолять забыть всю эту чепуху; но ведь есть вероятность – пусть слабая, пусть отдаленная, – что его обманывают; значит, надо защищаться. Когда Андреа заговорила, он уже ненавидел ее.

– Если ты любишь другую – скажи, не таи, – начала Андреа.

– Бесстыдница, – ответил Рауль. Ни одно оскорбление не могло бы ранить ее сильнее. Рауль знал это; понял, что слишком несправедлив, и, не решившись поднять на нее глаза, вышел из дому.

– Ты уходишь, даже не взглянув на меня? – воскликнула Андреа.

Много раз в течение долгих лет Рауль будет вспоминать этот возглас своей жены, жалобный возглас скорби и упрека.

На станции он встретил Мансилью. Они вместе сели в вагон. И вдруг ни с того ни с сего Рауль спросил:

– Если вы знаете какого-то человека и поступки его доказывают одно, а по ночам ваши сны доказывают обратное?..

Он остановился. Подумал, что слишком прозрачно намекнул на свои отношения с женой. Мансилья ответил:

– Честно говоря, я что-то не улавливаю:

– Если поведение этого человека, – пояснил Рауль, – доказывает, что он вам друг, а во сне вы видите его врагом, как бы вы поступили?

– Во сне! – улыбаясь, отозвался Мансилья. Рауль побледнел. После этого ответа, сказал он себе, лучше объяснить все как есть. Наблюдая за лицом Мансильи, стараясь угадать его мысли, Рауль рассказал, что с ним случилось. Мансилья уже не улыбался.

Поезд пришел на конечную станцию, Ретиро; они продолжали разговор в кондитерской.

– Давайте по порядку, – сказал Мансилья. – Какие это сны?

– Они ужасны. Не просите меня их вспоминать. Жена обманывает меня со всеми в доме.

– Со всеми в доме? Прекрасно. Но также и с посторонними?

– Да, с посторонними, с незнакомыми тоже.

– Давайте разберемся. Попрошу вас припомнить хоть одного из них. Несдержанный, грубый? Прекрасно. Что вы можете сказать об их одежде?

– Теперь, если подумать, мне кажется, что одеты они как-то странно.

– Как-то странно? Поясните, пожалуйста.

– Не знаю, как вам сказать. Словно это люди из других краев, из другого времени.

– Римляне? Китайские мандарины? Рыцари в доспехах?

– Нет-нет. Люди, одетые как в начале века. И к тому же крестьяне. Сейчас я уверен: это крестьяне в деревянных башмаках. Я так и слышу их тупой смех, стук башмаков по деревянному полу. Это противно до тошноты.

– А где все происходит?

– В нашей комнате. Вы знаете, как бывает во сне: комната наша, но в ней все по-другому.

– Давайте по порядку. Что вы можете сказать о мебели?

– Сейчас соображу. Такую мебель я видел только во сне, в снах, каждую ночь. Как только появляется буфет, я уже знаю, что сейчас произойдет. Кошмар начинается с буфета.

– Какой он?

– Из темного дерева. Помните картинки из сельской жизни, комнату в деревенском доме, женщина сидит за прялкой? В моих кошмарах наша комната точно такая же. Человек говорит себе: здесь ничего не может произойти, и оттого еще страшнее все, что происходит потом.

– Прекрасно. Еще что-нибудь примечательное?

– Когда я смотрю в окно, я почти никогда не вижу железнодорожные пути. Обычно за окном каналы, низкие, залитые водой поля, море на горизонте.

– Вы жили на берегу моря?

– Какое море? Я из дальней провинции. Никогда не жил на берегу, никогда не видел моря. Я увидел залив Ла-Плата только в Буэнос-Айресе.

– Буду с вами откровенен. Я ничего не могу сделать для вас и могу все. Поймите, вы словно в глубокой яме. Хотите выбраться из нее?

– Еще бы не хотеть.

– Тогда сейчас же поедемте в Турдеру. Уверяю, Сколамьери вас не разочарует. Что я вижу в ваших снах? Я бы сказал, что вы украли их у другого. Что еще? Измена – значит верность. Каналы – плохие друзья. Деревянные башмаки – вы порядком сластолюбивы. Но я тут – не авторитет.

– А кто такой Сколамьери?

– Некий сеыьор, мой друг, который живет в Турдере. Он занимается йогой, наделен даром толковать сны, учит человека дышать, мало ли что. Посоветуйтесь с ним.

– Знаете, дружище, – ответил Рауль, – не сердитесь, но я сейчас не расположен ни ехать в Турдеру, ни открывать душу йогу, или как там зовется этот индус.

Мансилья настаивал, Рауль был тверд; консультацию отложили до другого раза. Когда они расстались, Рауль понял, что сейчас ему не до виноторговли. Он сел в поезд и поехал домой. И еще он понял, что никогда не поедет к йогу, потому что это ему уже ни к чему. Разговор очень утомил его – он устал больше, чем если бы целый вечер ходил пешком по Буэнос-Айресу, собирая заказы, – но вместе с тем принес облегчение. Пелена спала с его глаз.

Застыв на сиденье, усталый, счастливый и чуть растерянный, он размышлял об опасности, которой подвергался. Ему зримо представлялось недавнее безумие – оно как распавшаяся скорлупа, он высвобождался из нее, он был спасен. Теперь ему не хватит всей жизни, чтобы заслужить прощение жены.

Когда он вышел на станции Колехьялес, ему показалось, будто все как-то странно на него смотрят. Он пошел было домой, но подумал, что если человеку кажется, будто на него странно смотрят, – значит, он не в себе; чтобы все прояснить, он направился к газетчику.

Тот тоже посмотрел на него странно.

– Вы еще не знаете, дон Хихена? – спросил он после паузы и указал рукой. – Она перешла вон там, через улицу Хорхе Ньюбери, и упала прямо на рельсы, под электричку, шедшую в Ретиро.

В разговор вмешались другие. Они упоминали про машину «скорой помощи», полицейского комиссара, двух санитаров – один из них немного гнусавил, а второй был сыном некой доньи Рамос, о которой Рауль слышал впервые. А люди утверждали с пеной у рта, что санитар – непременно сын доньи Рамос. Рауль понял, что должен идти в комиссариат, но, словно влекомый непреодолимой силой, направился домой. Он шел ничего не видя, точно автомат, запомнил только, как при переходе через улицу Федерико Лакросе его обругали из проезжавшего грузовика. А потом он услышал еще один голос, близкий и ласковый. Непонятно как он очутился в комнате сеньориты Криг. Старуха смотрела на него своими тесно посаженными глазами, ее мокрые губы шевелились, показывая неровный ряд зубов, она улыбалась ему и повторяла:

– Вы расстроены? Это пройдет.

– А вы откуда знаете? – спросил он.

– Как же мне не знать? – отвечала старуха. – Я все скажу, дорогой мой друг, только не сердитесь. Между нами не должно быть недомолвок. Рауль, я вас люблю.

– Сейчас не время, – запротестовал он.

– Самое время, – нежно возразила старуха, и он ощутил ее дыхание. – Я хочу, чтобы вы знали все с самого начала, и хорошее, и плохое. Мне не надо следовать хитрым планам, я ничем не рискую. Уже давно я раскинула свои сети, и уже давно вы попались. Думаете, что живете, как вам хочется, порхаете здесь и там? Пустое. Клянусь, вы попались в сеть, если так можно сказать; вы в моей власти. Не сопротивляйтесь, не сердитесь. Известно ли вам что-нибудь, драгоценный Рауль, о передаче мыслей? Было бы трогательно, если бы вы не поверили, но, впрочем, вы трогательны всегда. Передавать мысли, передавать сны собачке, вроде Хосефины, или людям, вроде вас, вроде вашей жены, – одно и то же. Что и говорить, попадаются бунтари, неприятные типы, от которых в конце концов устаешь. Я хотела только, чтобы ваша жена оставила нас в покое. Ни в какую. Не было силы в мире, способной оторвать ее от вас. И все же вы оба, на мой взгляд, не подходите друг другу. Андреа, была женщиной лирического склада, ей не хватало тех качеств, которые есть у меня, ее характер не гармонировал с вашим, трезвым, материальным. Не упорствуйте, не тратьте слов понапрасну. Не было силы в мире, способной оторвать от вас эту упрямицу, – если не говорить о крайних мерах; потому что подобные характеры, поверьте, всегда готовы прибегать к крайним мерам. Мне пришлось направить вашу жену на рельсы. Хорошо еще, что душа драгоценного Рауля оказалась мягкой и податливой. Я боялась, что он заподозрит неладное, увидев в снах голландские каналы и пригожих молодцов времен моей юности: мне хотелось избавиться от них, но чуть что – и воспоминания возвращались, без сомнения, они оставили в моей душе глубочайший след. Вы обижаетесь на меня за сны, которые я на вас насылала? Это пройдет. Вы еще не любите меня. Поначалу никто меня не любит. Но постепенно я сумею покорить ваше сердце. Вы что-то найдете, правда, Рауль, в своей Элене Якобе?

www.e-reading.club

Игра «Паук и мухи» в детском саду

Детская игра «Паук и мухи» относится к тем играм, которые учат детей работать в команде. Научившись азам командной работы, в будущем, во время учебы в школе и университете и даже во время работы, люди смогут легко взаимодействовать с новыми коллективами. Игра будет полезна в социальном воспитании ребенка.

Польза детской игры «Паук и мухи» в детском саду

Благодаря этой игре дети учатся работать в команде. Кроме того, они упражняются в беге, в прыжках на скакалке, учатся держать равновесие и развивают выдержку. Плюс — развивают моторику, когда плетут из скакалок «паутину».

Как подготовиться к игре

Заранее покажите детям способы плетения «путины» из скакалок.

Какие меры предосторожности надо учесть

Перед игрой обязательно проведите с детьми зарядку, чтобы избежать каких-либо травм, и объясните, что главное в игре — не победа, а участие.

Правила детской игры «Паук и мухи» в детском саду

Вариант №1. При помощи простой считалки выбирается «паук», остальные дети становятся «мухами». Паук стоит на одном месте, мухи бегают по площадке, а по сигналу замирают — и в той позе, в какой их застал сигнал. Задача мух не шевелиться, так как паук, который в это время обходит играющих, забирает к себе всех пошевелившихся.

Таким образом игра повторяется несколько раз с разными пауками.

Вариант №2. При помощи воспитателя дети делятся на команды «пауки» и «мухи». Важно, чтобы пауков было меньше, чем мух (скажем, 15 и 3 соответственно). На площадке чертой или при помощи любых других указателей отмечается дом пауков, в который они уходят. В это время мухи прыгают через скакалку по всей площадке. Раздается команда «Паук!» — мухи замирают, а пауки на четвереньках, на руках и стопах животом кверху выползают из своего дома.

Дальше — как в первом варианте: мух, которые шевелятся, пауки забирают в свой дом. После сигнала «Пауки ушли!» свободные мухи снова прыгают по площадке через скакалку, а пойманные плетут «паутину» из скакалок. Игра повторяется. Выигрывает паук, у которого больше пойманных мух и красивее паутина.

Итог и награждение в детской игре «Паук и мухи»

В заключении воспитатель особо отмечает детей, которые отличились наибольшей выдержкой (среди «мух»). Но психологи советуют как-то поощрять всех участников игры. Например, сладким угощением.

deti1.ru

Николай Шебуев «Пауки и мухи»

Каждый раз, отправляясь на одиночную прогулку, я беру пустой пузыречек из-под лекарства.

Тюремный дворик, где я провожу два раза в день по полчаса, обсажен боярышником.

Чтобы чем-нибудь скрасить прогулку, я занимаюсь охотой на пауков.

Чуть завижу серебрящуюся на солнце паутинку, исследую, откуда она исходит, добираюсь до засады зверя и особым, выработанным ежедневной практикой, приемом хватаю хищника и засаживаю в пузырек.

В камере у меня — зверинец. Вернее, — паучий питомник.

Банка из-под варенья затянута сверху бумагой, в бумаге круглое отверстие, в отверстие воткнута воронкообразно сложенная бумажка, острым концом уходящая в банку, а широким — вровень с краями верхней покрышки.

В эту воронку бросаю паука и он очутился в банке.

В банке уже сидят несколько товарищей-пауков, несколько тюремных мух и множество ягодных мошек.

Кроме того, вас поразит масса движущихся по воздуху точек — это паучата.

Однажды мне посчастливилось найти гнездо паука, — громадный клубок, свитый из паутины и начиненный темно-желтенькой икрой.

Я положил его в банку. Через несколько дней икра стала темнеть, буреть и, наконец, из клубка появилась целая туча этих точек, движущихся по всем направлениям.

Если вы вглядитесь, у каждой точки найдете тонкие, как у паутинки, ножишки. Паутинку ту, которую ткут эти крошки, невозможно рассмотреть невооруженным глазом, вот почему они кажутся летающими.

(Все мои наблюдения произведены невооруженным глазом. Единственно, чем вооружен мой глаз — терпением).

Для того, чтобы эти крошки получили пищевое довольствие в достаточном количестве, я и развел в питомнике ягодных мошек.

Это сделать совсем не трудно.

Стоит бросить несколько ягод переспевшей малины на дно банки и мошки появятся почти самозарождением.

Запах разлагающейся ягоды привлечет мошку или даже две.

На завтра у вас в итоге получится из яичек, нанесенных мошками, червячки в изумительном количестве.

А через несколько дней ваша банка наполнится веселою вереницею флиртующих мошек, которые заменили собой червячков и в свою очередь опять готовы наплодить в той же ягодной питательной среде сколько угодно червячков.

У вас получится почти perpetuum mobile, и вы в мошечном отношении можете быть спокойны.

Лишь бы появилась первая мошка, а она непременно появится, поразив вас необычайною тонкостью чутья.

Как непостижимо тонок и чувствителен аппарат, который дал возможность этой крошке почувствовать, что в Петербурге на Выборгской стороне, во втором корпусе пятиэтажного здания тюрьмы, в одной из тысячи камер на дне маленькой банки из-под варенья лежит маленькая вялая ягода!..

Мало того, примите во внимание, что банка закрыта бумагой и ягодный дух вырывается лишь сквозь небольшую дырочку покрышки!..

Удивительно создание рук человеческих — сейсмограф, аппарат, показывающий землетрясения, где бы на земном шаре они не случились.

Но насколько хитрее устроен аппарат этой мошки!

«Бросая камешки в реку, наблюдай за кругами, ими образуемыми, иначе не будет ли твое бросание пустою забавою», — советует Козьма Прутков.

Памятуя этот глубокомысленный афоризм, я ничуть не ленился наблюдать за жизнью микрокосмоса, образовавшегося у меня в банке.

Да, это совсем самодовлеющий мирок, повторяю, нечто вроде биологического perpetuum mobile:

Из ягод выходят мошки. Мошками питаются пауки. Ягодами — мошки. По мере уничтожения пауками одних на смену приходят новые поколения мошек.

В этом мирке роль провидения играю я, направляя течение жизни в ту или другую сторону.

Я уверен, что пауки меня считают всеблагим, всемогущим, вездесущим, мухи — тоже.

Те и другие молятся на меня.

И не подозревают, что я просто-напросто крамольник.

Совершенно в таком же положении очень часто оказывались и люди.

Целые народы целые века, как греки и римляне, и даже целые тысячелетия, как китайцы, строили храмы, приносили гекатомбы, жертвовали жизнью, горели на кострах, сгнивали на крестах ради своего бога.

А в один прекрасный день являлся новый бог и, как дважды два четыре, доказывал, что предыдущий бог был крамольником.

Народы, целые народы и сейчас поклоняются богу и не подозревая, что он окажется или даже оказался уже крамольником.

Помню, в детстве однажды я ниспровергнул устои старинных дедовских часов.

Часы упали и помялись.

А я, как крамольник, был поставлен отцом в угол.

Для золотого детства угол такое же жестокое наказание, как для юных и зрелых лет камера одиночного заключения, хотя в камере и целых четыре угла.

В углу стоять мне было бы совсем невыносимо, если бы не выручил паук.

С редкостным терпением, вниманием и прилежанием начал я изучать его хитросплетения и не удовольствовавшись, так сказать, статикой дела, чтобы изучить динамику, поймал муху и бросил в сети.

Тощий паук почти налету поймал мой презент, взглянул на меня благодарными глазами и стал уписывать муху за обе щеки.

Меня часто ставили в угол, так как крамола у меня в крови, и я не только искрамольничался сам, но сумел крамолизировать и сестренку с братом.

Нечего и говорить, что я всегда выбирал себе угол, где поселился тот знакомый паук.

Мало-помалу паук так привык получать от меня пищу, что по собственной инициативе не предпринимал никаких авантюр.

Мало-помалу он обленился, разжирел, y него при малейшем движении появилась буржуазная одышка.

Но тем не менее на меня он всегда глядел подобострастными признательными глазами.

Тогда же у меня явилась мысль:

— За кого меня принимает паук?

И я решил:

— За бога…

И когда в один прекрасный день горничная Пелагея в присутствии паука выдрала меня за ухо, я сгорел со стыда.

— Теперь паук понял, что я не бог, а крамольник.

И в следующий раз я не встал в этот угол.

Как бы то ни было, как в детстве, так и теперь крамола снова связала меня с пауками.

И снова я задаю себе вопрос:

— За кого меня принимают пауки?

И отвечаю:

— За бога.

А так как в камере моей нет и не может быть горничной Пелагеи, то я и не боюсь, что моя репутация бога будет подмочена.

Я стараюсь себя вести, действительно, по-божески по отношению к этому мирку в баночке из-под варенья.

Прежде всего каждый порядочный бог должен выбрать себе покровительствуемую национальность.

Вспомните-ка, у каждого бога был свой избранный народ, к которому он благоволил, снисходя лишь к прочим.

Приходилось выбирать между мухами, мошками и пауками.

Справедливость, конечно, подсказывала, что я, как бог, должен бы помогать слабейшим, т. е. мошкам.

Но что же поделать, если я близорук и не могу разглядеть эти микроскопические существа.

Быть богом мух тоже не захотелось.

Гораздо лестнее быть богом более сильных существ: «бог пауков» — это звучит гораздо более гордо, чем «бог мух».

Громадное большинство богов на моем месте поступило бы, как я.

Вспомните-ка мифологии всех народов: боги всегда благоволили к тем субъектам, которые могли приносить более обильные и богатые жертвы, т. е. к сильнейшим.

Я лично ничуть не исходил из таких корыстных соображений, как те боги. Для меня совершенно безразлично — будут ли мне пауки приносить в жертву мух или мухи пауков.

Ни тех, ни других я не ем.

Как бы то ни было, но мой избранный народ — пауки.

В непрестанном попечении об их благе я изредка подбавляю в банку мух.

В простоте душевной мухи моего микрокосмоса думают, вероятно, что я это делаю в видах поддержания их рода и увеличения их численных сил в борьбе за существование с пауками.

И я уверен, что мухи тоже молятся мне и воссылают благодарения и славословия.

Ведь славословят же Браму жалкие презренные парии, хотя их бог пальцем о палец не ударит ради них и делает все для браминов!

Париям сладко сознавать, что у них бог один и тот же с браминами.

И мухам (а, может быть, и мошкам) отрадно верить, что я — их бог, — бог пауков, мух и мошек.

В давно прошедшие времена от бога требовалось очень мало: он мог решительно ничего не создавать и довольствоваться только тем, что переименовывать тварей, созданных другими богами на свой фасон, а затем наблюдать из прекрасного далека.

Но теперь от бога требуется определенный стаж.

Богу почти некогда отдыхать. Он должен вмешиваться в самые подробный интимности своих поклонников.

Вот почему, создав из ягоды мошку, я занялся дальнейшей судьбой пауков.

Прежде всего я дал им наименования.

Самого большого и сильного серого паука с брюшком в лесной орех величиной, с желтыми цепкими ногами и желтым пятном на спине я назвал Желтоногом.

Паука вороной масти, чуточку (на четверть карата, — сказал бы ювелир) поменьше, хотя и не уступающего Желтоногу в кровожадности и цепкости лап, назвал Буроногом.

Однокалиберного с Буроногом паука с белыми ногами и с белой каемкой на задке брюшка назвал Белобрюхом.

Сухого тарантулообразного паука с тощим брюшком, но длинными, как у мизгиря ногами — Сухоногом.

Пауки второго ранга с брюшками в кедровый орех, по раскраске похожие то на Желтонога, то на Буронога, то на Сухонога, получили имена: Желтоножка, Сухоножка, Белоножка, Желтобрюшка, Чернобрюшка, Буроножка и так далее.

Чета пауков третьего ранга с брюшками в горошину — Скула и Ерошка.

Остальные пауки и паучки остались безымянными.

Только первые два-три дня я путался в именах, принимал Чернонога за Буронога, Белоножку за Белобрюшку и т. д., но скоро так пригляделся к моим генералам, так подметил и изучил индивидуальный особенности каждого, что никакой ошибки и быть не может.

И с тех пор мой мир получил для меня особый интерес: как всякий порядочный бог, я стал вмешиваться в личную жизнь своих любимцев.

Нечего и говорить, что моими главными любимцами были Желтоног, Буроног, Белобрюх, Сухоног и другие именитые пауки, что на неименитых пауков я глядел равнодушно, а на мух и мошек даже пренебрежительно.

Это вовсе не значило, что я отказываюсь быть богом последних. Отчего не быть заодно и богом мух и мошек, — это ни к чему не обязывает.

Тем более, что ни мухи, ни мошки никаких претензий ко мне не предъявляют.

Они верят в мою благость и божественность даже в те моменты, когда я десятками направляю их в сеть пауков.

— Значит, мы чем-нибудь прогневили бога! — жужжат мухи.

— Еще бы. Попадая в паутину, многие из нас жужжат, как угорелые. Вероятно, это и раздражает нашего создателя! — отвечают мошки.

— Да! Надо покориться воле его и безропотно лезть в паутину! — глубокомысленно изрекла большая муха, раза в четыре больше обыкновенной комнатной.

Между тем, откровенно говоря, я на эту-то муху и возлагал особые надежды.

Я всегда с наслаждением слушаю, как муха жужжит и бьется в лапах паука, и заранее смаковал концерт, который задаст эта гигантша в лапах Желтонога или Буронога.

Я уверен, что Желтоножка, Желтобрюшка или даже Буроног даже и не сладили бы с нею.

И действительно, при встрече с нею Буроног боязливо шарахнулся в сторону.

И вдруг она проповедует безмолвие! Покорность! Непротивление злу!..

Глупая муха! Она щадит мои нервы, принимая меня за какую-то тряпку!..

Это у чукчей боги из тряпок делаются!

Я покажу мухам, из тряпок ли сделан я!..

Стыдно сознаться, но грешно утаить, что в этот вечер я с особым злорадством придумывал способ, как бы натолкнуть гигантскую муху на Желтонога.

— В его лапах, сударыня, забудешь всю философию!

Но случилась неожиданность. В то время как муха эта сидела молча на грубо сотканной паутине Желтонога, последний увлекся, обсасывая большой черный комок, скомканный из нескольких комнатных мух.

Муха-философка наслаждалась dolce far niente, воображая себя на даче в гамаке.

Вдруг к ней подкрались с разных сторон Белобрюх и Буроног и вонзили свои паучьи челюсти один с правой, а другой с левой стороны.

Забыв философию, она неистово затрепетала всем телом.

Эхо был писк, визг, но не философия.

Но не тут-то было: цепкие лапы пауков впились в нее, мешая трепыханьям крыльев. В адских муках она призывала меня.

А я отвечал ей смехом, божественным смехом.

Помните у Гомера:

— Боги радуются победе сильных!

Белобрюх и Буроног в упоении крови сосали каждый свою сторону.

Муха уже давно и верещать бросила.

Она все хирела да хирела, делалась тоньше да тоньше. И вот совсем превратилась в фикцию.

И тут только впервые Белобрюх заметил, что сосет ту же самую муху, что и Буроног.

Белобрюх брезгливо отступил, предоставляя Буроногу досасывать фикцию.

Буроног дососал так, что от фикции осталась только фикция.

(Этот рассказ показывает, что я ничуть не поддавался на слова ханжей и вовсе не требовал от мух безусловной покорности паукам).

Мы, боги, любим борьбу. Она развлекает нас. Вы подумайте только, как нам было бы адски скучно в своем одиночестве, — не забывайте, что каждый порядочный бог одинок, — един.

Ходить в гости к другим богам не принято, потому что каждый бог считает всякого другого бога крамольником: пешересский бог плюет на папуасского, самоедский на черемисского, чувашский на мордовского, а я лично считаю крамольниками всех, кроме себя.

Итак, нам адски скучно. Чтобы развлечься мы и создали себе мирки, населив их поклонниками.

Поклонники это марионетки, которые ценятся тем лучше, чем хитрее спрятаны концы веревочек, за которые они держатся.

Нас, богов, обвиняют в жестокости, в глухоте, в слепоте, в невнимательности к нуждам поклонников.

Откровенно говоря, во всем этом мы очень повинны.

Первые дни, когда я бросал мух в паутину на верное истерзание Желтоногам и КО, я краснел от стыда.

Мне казалось жестоким ради собственного развлечения потакать кровожадным инстинктам разных негодяев.

Но, мало-помалу, всматриваясь в психологию мух, я привык их презирать, привык относиться к ним без сожаления.

Они всячески оправдывали мою жестокость, списывали мою вину на свой счет, укоряли друг друга, себя, мошек, пауков, погоду, кого угодно, только не меня.

Они еще более подобострастно стали относиться ко мне, и я их, повторяю, научился презирать. Они меня научили этому.

Видя, что мне моя жестокость сходит с рук безнаказанно (только вогулы, вотяки, лопари, эскимосы да еще кое-какие народики отваживаются в случае неудачи колотить своих богов), я положительно обнаглел. Удваивал, утраивал жестокость и ждал.

Мне интересно было, когда мухи выйдут из терпенья.

Но они созывали митинги, открывали заседания, устраивали религиозные процессии, пели хором «Те Deum laudamus!», постились, объявляли голодовку и терпеливейшим образом несли все, что я ни придумывал самого жестокого.

А меня их терпение раздражало, злило, бесило.

Не было границ моего гнева.

Я любил наблюдать за веселыми играми безобидных ягодных мошек.

Их жизнь была полна флирта и беготни.

По гладкому паркету стекла банки бегали они взапуски, причем сплошь и рядом за одной мошечкой устремлялось, страстно трепеща крылышками, несколько кавалеров.

Мошечка приостанавливалась, флиртовала по очереди с каждым из кавалеров.

Кавалер, отфлиртовав с одной, тотчас же бежал флиртовать с другой мошечкой.

На баночном дне лежал кусок сахара и несколько ягод.

Тут же кавалеры снова настигали их и снова флиртовали.

Тут же копошились маленькие, беленькие червячки и тут же превращались они в куколок, и из них образовывались новые невинные мошечки-барышни…

Образовывались и, не теряя времени, спешили заняться сладостным флиртом и веселым хороводом.

И вся жизнь была какою-то веселою спешкою. Словно я им заповедовал: плодитесь, размножайтесь и наполняйте банку.

Между тем слишком усердное заполнение банки не входило в мои интересы.

Паучата еще не достаточно подросли, чтобы использовать такую массу живого товара. Именитые же пауки вовсе пренебрегают мошками, жадно набрасываясь на мух.

Я даже не знаю вообще, употребляют ли Желтоног, Сухоног, Буроног и прочие мошек.

Чтобы выяснить этот вопрос, я решил прекратить доставку живых мух.

Первый, кто заметил мой замысел, были мухи. Они тревожно озирались, ища не прибудет ли сквозь заветную воронку новый транспорт жертв.

Они знали, что к определенному часу Желтоногу потребуется столько-то мух, Буроногу столько-то, Белобрюху столько-то, паукам второго ранга столько-то; у них была составлена точная роспись этой «естественной убыли мухонаселения».

Но они привыкли, что их бог, т. е. я, компенсирую эту убыль соответствующей прибылью.

И вдруг…

Начались митинги, религиозные процессии, посты и прочее.

Первый из пауков, Буроног, понял, что что-то неладно:

— Что за черт, мне опять попалась постная муха!.. Очевидно, у них какое-нибудь брожение на религиозной или политической почве!

— А мы и не заметили, — возразили ему близнецы Скула и Ерошка, — постных мы или скоромных глотали мух…

Желтоног не слыхал их разговора, а тоже удивился:

— Что за черт! Какой у меня дьявольский аппетит! Обыкновенно десятка мух за глаза бывает довольно, а сегодня одиннадцать высосал и все еще в животе бурчит… Надо будет еще половить…

А так как он, Желтоног, страшно разжирел и изленился, то предпочел воспользоваться парочкой мух, схваченных для себя Буроногом.

Буроног вознаградил себя, выхватив жертву из лап Сухонога.

Тот обидел Желтобрюшку.

Желтобрюшка Черноножку.

Черноножка Скулу.

А Скула десяток безымянных пауков.

Те же в свою очередь произвели дебош, неожиданно напав на митинг мух и раскарав их вволю.

Однако ни один из дебоширов не тронул ни одной мошки, презрительно уступая их мелюзге-паучатам.

— Погодите! То ли вы запоете завтра, когда больших мух не хватит на всех!..

Мух, действительно, оставалось каких-нибудь три десятка. Этого было мало.

Пауки поняли это и встревожились. Собрались было на митинг, чтобы обсудить, за какие грехи мух покарал их бог.

Конечно, Желтоног и Буроног не пришли на митинг.

— На наш век мух хватит, — вполне резонно рассуждали они, зная, что я не допущу их до голодной смерти.

Мало того, Желтоног сделал вид, будто хочет разогнать митинг.

Все пауки второго ранга рассыпались в разные стороны и запрятались по углам.

Мухи же, недовольные вчерашним дебоширством, решили забастовать и ни за что не лезть в паутину добровольно.

Вернувшись с прогулки, я застал умилительную сцену. Все пауки и мухи сидели вкруг той воронки, в которую я им раньше бросал «прирост населения».

Все ожидали, что сегодня я смилостивлюсь. Каково же было разочарование и тех и других манифестантов, когда я в воронку бросил… Горенога.

Так я назвал только что обретенного в кустах большого сонного паука.

Сухоног съежился и позеленел. Желтоног хотел на него броситься и растерзать. Буроног оскалился. Но, побоявшись моего гнева, удержались.

А пауки второго ранга, воспользовавшись замешательством, накинулись на бастующих мух и начали их карать.

Под шумок интриги ими были разобраны все мухи, так что, когда Желтоног и КО очнулись от ошеломления Гореногом, от мух остались только ососки…

Я никогда не видел Желтонога таким злым. От его прыжков шарахались в сторону пауки решительно всех рангов.

Меня радовало и интересовало его поведение. Меня восхищали трусливые прыжки пауков второго ранга.

Неужели Желтоног, действительно, так силен, что может без борьбы сладить с Буроногом, Сухоногом, Белоногом и Гореногом. Или уж, просто-напросто, они такие трусы, а у страха глаза велики.

Пауки второго ранга, видя премьера в таком скверном расположении духа, растеряли свои ососки и распрятались по углам.

Желтоног подобрал ососки, скатал их в громадный черный шар и уволок в свое обычное логовище, — досасывать.

Буроног, Желтоног и Гореног, озленные и проголодавшиеся, устроили травлю на пауков второго ранга.

В страхе те так стремительно шарахались от них, что у многих обрывалась паутина, и они камнем падали на дно банки. Долго барахтались они на красновато-буроватой ягодной жижице, пока им не удавалось, наконец, ухватиться за кончик чьей-нибудь паутины и выползти вверх…

Но в каком ужасном виде: словно в крови перепачкались, словно куски красного мяса пристали, и в них, в этих кусках, возятся белые червячки… бррр…

Чтобы сорвать на ком-нибудь зло, пауки второго ранга кидались на невинных паучат…

И все было пропитано злобой и пауконенавистничеством в моем мирке…

И я был счастлив, сознавая, что вызваны они мной, что стоит мне захотеть — и десяток-другой мух придаст паучьему населению мирный буржуазный характер.

Но, мирные, они скучны, эти Желтоноги-Сухоноги, и я с интересом ожидаю завтрашнего дня, когда злоба их должна еще возрасти под влиянием голода и борьбы за существование.

— Завтра-то они уж непременно примутся за мошек!

А мошки, словно не веря в возможность близкой неминучей борьбы, флиртовали и устраивали процессии во славу великого Пана, каковым считали меня.

Паучата весело гонялись за ними и насиловали их хрупкие эфемерные существа и высасывали соки их эфемерной жизни…

И беззаботная идиллическая картинка эта так контрастировала с прочим колоритом злобы.

— Завтра брошу одну муху на всех. Вот-то перегрызутся, — думал я.

Мы, боги, называем это «испытывать веру» своих поклонников.

Каково же было мое изумление, когда я на следующее утро увидел Желтонога в прекрасном расположении духа.

Он ткал из паутины мой вензель. И так увлекся этой работой, что не заметил моих взглядов.

Возле первой буквы моего имени валялись… серые ноги Серонога и бурые — Буронога.

Увы… Желтоног слопал их обоих… А невдалеке Сухоног обрабатывал Белонога!

Скула и Ерошка тормошили паучат…

Это взорвало меня.

Я никогда не позволял паукам паукоедство!

Чтобы наказать Желтонога, Скулу и Ерошку, я наловил на прогулке шмелей и муравьев и напускал в банку.

Муравьи напали на ни в чем неповинных паучат.

Шмели же вступили в единоборство с пауками второго ранга.

Скула и Ерошка получили солидные укусы. Тело их вспухло. Из остальных — тоже многие были ранены и контужены.

Желтоног позорно спрятался в самый далекий угол банки и забаррикадировался паутиной.

Я взял спичку и стал накаливать снаружи стекло банки, на том месте, где засел он.

Ошеломленный светом, Желтоног выскочил из засады и накинулся на самого злого шмеля.

Однако истребление всего паучьего рода не входило в мои планы и я задумался над тем, как бы, не раскрывая банки, истребить шмелей и муравьев, наглевших все больше и больше.

Я решил устроить потоп.

Ни шмели, ни муравьи не умели ползать по стеклу.

Поэтому достаточно было налить с полвершка воды в ту же воронку, чтобы все они перетонули.

Правда, при этом потонуло и множество паучат, потонули Скула и Ерошка и два-три паука второго ранга, но остальные пауки удержались на паутинках и спаслись.

Положение их было трагическое.

Чтобы поправить дело, я начал насыпать в воронку сухой земли. Делал так до тех пор, пока не образовался посреди розовой (от ягод) воды остров суши.

Через два-три дня на суше показалась… травка.

Радости моих пауков и мух не было конца.

Они устраивали мне такие овации, что я возомнил себе бог знает что, и если бы не землетрясение, происшедшее оттого, что я нечаянно толкнул банку локтем, и разрушившее мой островок, я до сих пор считал бы себя одним из самых талантливых богов нынешнего времени.

Но некоторые, откровенно сказать, глупости и жестокости, который я от скуки сотворил в последнее время, убеждают меня, что я ничуть не лучше других богов.

Я, так сказать, зауряд-бог, как бывают зауряд-прапорщики.

Все мы, боги, одинаково тешим себя и на мир смотрим, как на пустую и глупую шутку.

Все мы — эгоисты до чертиков и ради собственного удовольствия готовы устраивать всемирные потопы чуть не семь раз в неделю…

Все мы лентяи и рутинеры и идем по тропинке, растоптанной еще Зевсом громовержцем…

Ах, да… кстати… надо будет погреметь как-нибудь над моим миром…

Пусть и меня пауки и мухи прозовут Громовержцем.

Николай Шебуев.
Собрание сочинений. Т. I. 1911.

lanterne.ru

Паук и мухи (игра для детей)

Игра для дошкольников. Играть могут дети от 3 до 6 лет

Что развивает?

Внимание, координацию, умение выполнять команду и следовать инструкции

Для игры понадобятся:

дополнительное оборудование не требуется

Как играть (правила)

Шаг 1. Выбираем паука и обозначаем место его паутины ( например, угол в квартире)

Все остальные- мухи. По команде ведущего игра начинается : паук сидит в углу, мухи бегают по комнате (можно кружиться и жужжать).

Шаг 2. Ведущий командует : «Паук!».

Мужи должны застыть на месте и не шевелиться. Паук ходит среди мух, внимательно смотрит. Того, кто шевелится, он отводит в свою паутину

Наши дети познают этот мир и проходят важные этапы развития – через игру. Так формируются мыслительные процессы, память, логика, воображение. А еще мальчики и девочки, играя, учатся существовать в команде, взаимодействовать, быть терпимей и мудрей.

Здорово, когда и родители включены в этот процесс, помогают малышам и детям постарше в том, как научиться правильно играть. И, конечно, совместные часы активностей – это отличное времяпрепровождение для всей семьи, когда разные поколения всё лучше «узнают» особенности друг друга, учатся понимать и слушать.

Из всех вариаций игр – подвижных, уличных, для маленьких и больших компаний, для взрослых и малышей – выбирайте ту, которая по душе. Например, игра «Паук и мухи» станет отличным поводом провести время с пользой. Узнайте, что нужно для игры «Паук и мухи», каковы правила игры и какие качества она развивает.

Играйте вместе, учите детей и узнайте правила новых полезный активностей!

detstrana.ru

Book: Пауки и мухи

Виновный по этому поводу замечал:

– Все женщины одинаковы. Хозяйке обидно, что нет ее фотографий.

Рауль, со своей стороны, предупреждал ее:

– Какой ужас! – восклицала Андреа.

Рауль был вынужден обратиться к Элене Якобе Криг со следующими словами:

– Как вы этого добились? – восхищенно спросил Рауль.

– Не могу понять, отчего он изменился, – говорила она, – но он стал совсем иным.

– Вы знаете его – как вам кажется, он способен увлечься другой женщиной? – с интересом спросила Магдалена.

– Почему ж нет?

– Вы правы. Я бы и не подумала. Какая я глупая, – отозвалась Магдалена, отводя глаза.

– Сейчас не время сплетничать среди улицы с соседкой, пользующейся сомнительной славой.

Андреа промолчала; ее взгляд был полон недоумения и печали.

– Почему бы нам не поговорить?

– Если ты любишь другую – скажи, не таи, – начала Андреа.

– Ты уходишь, даже не взглянув на меня? – воскликнула Андреа.

На станции он встретил Мансилью. Они вместе сели в вагон. И вдруг ни с того ни с сего Рауль спросил:

– Если вы знаете какого-то человека и поступки его доказывают одно, а по ночам ваши сны доказывают обратное?..

Он остановился. Подумал, что слишком прозрачно намекнул на свои отношения с женой. Мансилья ответил:

– Честно говоря, я что-то не улавливаю:

Поезд пришел на конечную станцию, Ретиро; они продолжали разговор в кондитерской.

– Давайте по порядку, – сказал Мансилья. – Какие это сны?

– Они ужасны. Не просите меня их вспоминать. Жена обманывает меня со всеми в доме.

– Со всеми в доме? Прекрасно. Но также и с посторонними?

– Да, с посторонними, с незнакомыми тоже.

– Теперь, если подумать, мне кажется, что одеты они как-то странно.

– Как-то странно? Поясните, пожалуйста.

– Не знаю, как вам сказать. Словно это люди из других краев, из другого времени.

– Римляне? Китайские мандарины? Рыцари в доспехах?

– А где все происходит?

– В нашей комнате. Вы знаете, как бывает во сне: комната наша, но в ней все по-другому.

– Давайте по порядку. Что вы можете сказать о мебели?

– Какой он?

– Прекрасно. Еще что-нибудь примечательное?

– Вы жили на берегу моря?

– Еще бы не хотеть.

– А кто такой Сколамьери?

Тот тоже посмотрел на него странно.

– Вы расстроены? Это пройдет.

– А вы откуда знаете? – спросил он.

– Сейчас не время, – запротестовал он.

Магазин Toy&Toy — Super Toys